Неточные совпадения
Но, пробыв два месяца один
в деревне, он убедился, что это не было одно из тех влюблений, которые он испытывал
в первой молодости; что чувство это не давало ему минуты
покоя; что он не мог
жить, не решив вопроса: будет или не будет она его женой; и что его отчаяние происходило только от его воображения, что он не имеет никаких доказательств
в том, что ему будет отказано.
Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть,
в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько
жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже
в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что
в этой комнате лет десять
жили люди.
Недели две он
прожил в непривычном состоянии благодушного
покоя, и минутами это не только удивляло его, но даже внушало тревожную мысль: где-то скопляются неприятности.
Он ждал с замирающим сердцем ее шагов. Нет, тихо. Природа
жила деятельною жизнью; вокруг кипела невидимая, мелкая работа, а все, казалось, лежит
в торжественном
покое.
Но, смотришь, промелькнет утро, день уже клонится к вечеру, а с ним клонятся к
покою и утомленные силы Обломова: бури и волнения смиряются
в душе, голова отрезвляется от дум, кровь медленнее пробирается по
жилам. Обломов тихо, задумчиво переворачивается на спину и, устремив печальный взгляд
в окно, к небу, с грустью провожает глазами солнце, великолепно садящееся на чей-то четырехэтажный дом.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как
в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал;
живу в добре,
в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А
в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все
в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь
жить у кумы моей, благородной женщины,
в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты
живешь точно на постоялом дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
Все ее хозяйство, толченье, глаженье, просеванье и т. п. — все это получило новый, живой смысл:
покой и удобство Ильи Ильича. Прежде она видела
в этом обязанность, теперь это стало ее наслаждением. Она стала
жить по-своему полно и разнообразно.
В вашем
покое будет биться пульс, будет
жить сознание счастья; вы будете прекраснее во сто раз, будете нежны, грустны, перед вами откроется глубина собственного сердца, и тогда весь мир упадет перед вами на колени, как падаю я…
Там
жилым пахло только
в одном уголке, где она гнездилась, а другие двадцать комнат походили на
покои в старом бабушкином доме.
— Долго рассказывать… А отчасти моя идея именно
в том, чтоб оставили меня
в покое. Пока у меня есть два рубля, я хочу
жить один, ни от кого не зависеть (не беспокойтесь, я знаю возражения) и ничего не делать, — даже для того великого будущего человечества, работать на которого приглашали господина Крафта. Личная свобода, то есть моя собственная-с, на первом плане, а дальше знать ничего не хочу.
Здесь все домы
в два этажа;
в нижних этажах помещаются лавки и кладовые, но не
жилые покои, по причине землетрясений.
Пробравшись
в жилые покои, он,
в темноте, прошел
в ее спальню,
в которой горела лампада.
Китайская фанза, к которой мы подошли, состояла из 3 построек, расположенных «
покоем»: из
жилой фанзы — посредине и 2 сараев — по сторонам. Двор между ними, чисто выметенный и прибранный, был обнесен высоким частоколом
в уровень с сараями. Почуяв посторонних людей, собаки подняли неистовый лай и бросились к нам навстречу. На шум из фанзы вышел сам хозяин. Он тотчас распорядился, чтобы рабочие помогли нам расседлать коней.
В одной из деревень Сенатора
проживал на
покое, то есть на хлебе, дряхлый старик Андрей Степанов.
Бегать он начал с двадцати лет. Первый побег произвел общее изумление. Его уж оставили
в покое:
живи, как хочешь, — казалось, чего еще нужно! И вот, однако ж, он этим не удовольствовался, скрылся совсем. Впрочем, он сам объяснил загадку, прислав с дороги к отцу письмо,
в котором уведомлял, что бежал с тем, чтобы послужить церкви Милостивого Спаса, что
в Малиновце.
— Ну как я об вас об таком доложу? — пробормотал почти невольно камердинер. — Первое то, что вам здесь и находиться не следует, а
в приемной сидеть, потому вы сами на линии посетителя, иначе гость, и с меня спросится… Да вы что же, у нас
жить, что ли, намерены? — прибавил он, еще раз накосившись на узелок князя, очевидно не дававший ему
покоя.
Я тоже восстановил ограду, уничтоженную прошлогодним разлитием Тобола, и засеял свой огород. Воображаю роскошь вашего Соломенного и стыжусь говорить о моем цинциннатстве. [Цинциннатство — уподобление себя государственному деятелю древнего Рима Цинциннату (
в V
в. до н. э.), который, уйдя на
покой,
жил в деревне и занимался сельским хозяйством.]
Бахаревский кабинет,
в котором обитала Лиза после своего бегства, теперь снова не напоминал
жилого покоя.
Все чувствовали, более или менее сознательно, что Прасковья Ивановна мало принимает участия
в других, что она
живет больше для себя, бережет свой
покой и любит веселую беззаботность своей жизни.
— Нет, это обидно! Я, как мать,
покоя себе не знаю, все присовокупляю, все присовокупляю… кажется, щепочку на улице увидишь, и ту несешь да
в кучку кладешь, чтоб детям было хорошо и покойно, да чтоб нужды никакой не знали да
жили бы
в холе да
в неженье…
— Здравствуйте, сударыня Мавра Кузьмовна! — отвечал он тихим, но твердым голосом, — много мы, видно, с вами
пожили; пора и на
покой,
в лоно предвечного Христа спаса нашего, иже первый подъял смерть за человеки.
— Ты спроси, князь, — отвечала она полушепотом, — как я еще жива. Столько перенести, столько страдать, сколько я страдала это время, — я и не знаю!.. Пять лет
прожить в этом городишке, где я человеческого лица не вижу; и теперь еще эта болезнь… ни дня, ни ночи нет
покоя… вечные капризы… вечные жалобы… и, наконец, эта отвратительная скупость — ей-богу, невыносимо, так что приходят иногда такие минуты, что я готова бог знает на что решиться.
— К Тихону. Тихон, бывший архиерей, по болезни
живет на
покое, здесь
в городе,
в черте города,
в нашем Ефимьевском Богородском монастыре.
Действительно, предприятие было эксцентрическое: все отправлялись за реку,
в дом купца Севостьянова, у которого во флигеле, вот уж лет с десять,
проживал на
покое,
в довольстве и
в холе, известный не только у нас, но и по окрестным губерниям и даже
в столицах Семен Яковлевич, наш блаженный и пророчествующий.
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И
в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и
покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И пламя позднее любви
С досады
в злобу превратила.
Душою черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Набитые полуслепыми людьми, которые равнодушно верят всему, что не тревожит, не мешает им
жить в привычном, грязном, зазорном
покое, — распластались, развалились эти чужие друг другу города по великой земле, точно груды кирпича, брёвен и досок, заготовленных кем-то, кто хотел возвести сказочно огромное здание, но тот, кто заготовил всё это богатство, — пропал, исчез, и весь дорогой материал тоже пропадает без строителя и хозяина, медленно сгнивая под зимними снегами и дождями осени.
— Не уважаю, — говорит, — я народ: лентяй он, любит
жить в праздности, особенно зимою, любови к делу не носит
в себе, оттого и
покоя в душе не имеет. Коли много говорит, это для того, чтобы скрыть изъяны свои, а если молчит — стало быть, ничему не верит. Начало
в нём неясное и непонятное, и совсем это без пользы, что вокруг его такое множество властей понаставлено: ежели
в самом человеке начала нет — снаружи начало это не вгонишь. Шаткий народ и неверующий.
— Мир душевный и
покой только
в единении с господом находим и нигде же кроме. Надо
жить просто, с доверием ко благости господа, надо
жить по-детски, а по-детски и значит по-божьи. Спаситель наш был дитя сердцем, любил детей и сказал о них: «Таковых бо есть царствие небесное».
Явившийся тогда подрядчик, оренбургских казаков сотник Алексей Углицкий, обязался той соли заготовлять и ставить
в оренбургский магазин четыре года, на каждый год по пятидесяти тысяч пуд, а буде вознадобится, то и более, ценою по 6 коп. за пуд, своим коштом, а сверх того
в будущий 1754 год, летом построить там своим же коштом, по указанию от Инженерной команды, небольшую защиту оплотом с батареями для пушек, тут же сделать несколько
покоев и казарм для гарнизону и провиантский магазин и на все
жилые покои в осеннее и зимнее время ставить дрова, а провиант, сколько б там войсковой команды ни случилось, возить туда из Оренбурга на своих подводах, что всё и учинено, и гарнизоном определена туда из Алексеевского пехотного полку одна рота
в полном комплекте; а иногда по случаям и более военных людей командируемо бывает, для которых, яко же и для работающих
в добывании той соли людей (коих человек ста по два и более бывает), имеется там церковь и священник с церковными служителями.
Шалимов. Э! Что усы! Оставим их
в покое. Вы знаете пословицу: с волками
жить — по-волчьи выть? Это, скажу вам, недурная пословица. Особенно для того, кто выпил до дна горькую чашу одиночества… Вы, должно быть, еще не вполне насладились им… и вам трудно понять человека, который… Впрочем, не смею задерживать вас…
Лука. А господь — взглянет на тебя кротко-ласково и скажет: знаю я Анну эту! Ну, скажет, отведите ее, Анну,
в рай! Пусть успокоится… Знаю я,
жила она — очень трудно… очень устала… Дайте
покой Анне…
Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь и
в старости, не зная
покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой — и отдохнем.
Он же теперь будет
жить, как давно желал, —
в покое,
в чистоте.
— Так-с. А у меня все по-старому, никаких особенных перемен, — живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. — Отец, как вы знаете,
в отставке и уже на
покое, я все там же. Пекарского помните? Он все такой же. Грузин
в прошлом году умер от дифтерита. Ну-с, Кукушкин
жив и частенько вспоминает о вас. Кстати, — продолжал Орлов, застенчиво опуская глаза, — когда Кукушкин узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить, и он едва спасся.
— Николай Матвеевич! Извините — это невозможно! Зверский вой, рев!.. Каждый день гости… Полиция ходит… Нет, я больше терпеть не могу! У меня нервы… Извольте завтра очистить квартиру… Вы не
в пустыне
живете — вокруг вас люди!.. Всем людям нужен
покой… У меня — зубы… Завтра же, прошу вас.
Долинский, поселившись на Батиньоле, рассчитывал здесь найти более
покоя, чем
в Латинском квартале, где он мог бы
жить при своих скудных средствах, о восполнении которых нимало не намерен был много заботиться.
Его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него последние деньги. На улице бедняка подняли дворники и отправили
в приемный
покой. Прошло несколько месяцев; о капитане никто ничего не слыхал, и его почти забыли. Прошло еще около года. До биллиардной стали достигать слухи о капитане, будто он
живет где-то
в ночлежном доме и питается милостыней.
Два поколения женщин, из которых одни еще не отжили, а другие только начинали
жить; роскошные туалеты первых и легкие девственные уборы вторых; богатый зал и таинственные боковые
покои, где нарочно на этот случай привезенные гардеробные служанки производили, по требованиям художника, необходимые перемены
в нарядах молодых красавиц, — все это придавало собранию самый живой и интересный характер.
Никто у Погодиных не бывал: сперва и приезжали, но Елена Петровна никого не принимала, и вскоре их оставили
в покое, и одиноко, только друг с другом,
жили обе женщины, одетые
в черное.
— Вышибить надо память из людей. От неё зло растёт. Надо так: одни
пожили — померли, и всё зло ихнее, вся глупость с ними издохла. Родились другие; злого ничего не помнят, а добро помнят. Я вот тоже от памяти страдаю. Стар,
покоя хочу. А — где
покой?
В беспамятстве покой-то…
То, что снилося мне, того нет наяву!
Кто мне скажет, зачем, для чего я
живу?
Кто мне смысл разгадает загадки?
Смысла
в ней беспокойной душой не ищи,
Но, как камень, сорвавшись с свистящей пращи,
Так лети все вперед, без оглядки!
Невозможен мне отдых! Несносен
покой!
Уж я цели нигде не ищу никакой,
Жизнь надеждой мою не украшу!
Не упился я ею, как крепким вином,
Но зато я, смеясь, опрокинул вверх дном
Бесполезно шипящую чашу!
Коснися к нам лучом твоим,
Да паки будем
жить в равенстве,
В покое сладком,
в благоденстве
И век златой возобновим…
Убить ее, люди добрые, убить? Убить тебя, а? (Глядит ей
в глаза, бросает палку, весь дрожит и едва держится на ногах. Вера Филипповна его поддерживает, Каркунов смотрит ей
в глаза, потом прилегает к плечу.) За пятнадцать-то лет любви,
покоя, за все ее усердие убить хотел. Вот какой я добрый. А еще умирать собираюсь. Нет, я не убью ее, не убью и не свяжу… Пусть
живет, как ей угодно; как бы она ни
жила, что бы она ни делала, она от добра не отстанет и о душе моей помнить будет.
Не за тем оставил человек дикие леса и пустыни; не за тем построил великолепные грады и цветущие села, чтобы
жить в них опять как
в диких лесах, не знать
покоя и вечно ратоборствовать не только с внешними неприятелями, но и с согражданами; что же другое представляет нам История Республик?
«Прощай, отец… дай руку мне;
Ты чувствуешь, моя
в огне…
Знай, этот пламень с юных дней
Таяся,
жил в груди моей;
Но ныне пищи нет ему,
И он прожег свою тюрьму
И возвратится вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Дает страданье и
покой…
Но что мне
в том? — пускай
в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдет себе приют…
Увы! — за несколько минут
Между крутых и темных скал,
Где я
в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял…
Любуясь призрачной картиной, окружённой тишиной и блеском ещё не жаркого солнца, вдыхая вместе с воздухом песни жаворонка, полные счастья
жить, Ипполит Сергеевич ощущал
в себе возникновение нового для него, приятного чувства
покоя, ласкавшего ум, усыпляя его постоянное стремление понимать и объяснять.
Филицата. Большие тысячи лежат. А внизу у нас две половины:
в одной Амос Панфилыч
живет, а
в другой — приказчики да контора. Вот, Сила Ерофеич, я вам все наши
покои показала; а теперь подождите
в моей коморке! Теперь скоро сама-то приедет. Когда нужно будет, я вас кликну. Только уж вы ничего не забудьте, всё скажите.
Грознов. Ничего. Чему быть-то?.. Я всего пять дней и
в Москве-то… Умирать на родину приехал, а то все
в Питере
жил… Так чего мне?.. Деньги есть;
покой мне нужен — вот и все… А чтоб меня обидеть — так это нет, шалишь… Где он тут? Давайте его сюда! Давайте его сюда! Давайте сюда! (Топает ногами, потом дремлет.) «За малинкой б
в лес пошла».
Посреди села находился небольшой пруд, вечно покрытый гусиным пухом, с грязными, изрытыми берегами; во ста шагах от пруда, на другой стороне дороги, высился господский деревянный дом, давно пустой и печально подавшийся набок; за домом тянулся заброшенный сад;
в саду росли старые, бесплодные яблони, высокие березы, усеянные вороньими гнездами; на конце главной аллеи,
в маленьком домишке (бывшей господской бане)
жил дряхлый дворецкий и, покрёхтывая да покашливая, каждое утро, по старой привычке, тащился через сад
в барские
покои, хотя
в них нечего было стеречь, кроме дюжины белых кресел, обитых полинялым штофом, двух пузатых комодов на кривых ножках, с медными ручками, четырех дырявых картин и одного черного арапа из алебастра с отбитым носом.